Предыстория. — СНГ. — Афганистан. — Афганские фотки. — Пакистан. — Индия. — Индийские фотки. — Непал. — Таиланд. — Малайзия.
“Страна песка и моджахедов”, “дикие бородатые люди с автоматами” — так описывают Афганистан в русской прессе. Действительность далека от пропаганды.
В Афганистане — 1382 год по мусульманскому календарю. Машина времени — маленький кораблик. Желтая река, разделяющая две эпохи. Женщины прямо на катере одевали чадру. “Бисмилла аль рахмон, аль рахим”, — произнес волшебные слова один из мужчин, и мы отправились в прошлое.
Афганская сторона очень отличается от нашей. Никаких тебе вышек с таджиками и колючей проволокой — несколько палаток и глиняный домик без стекол и дверей.
Первое, что я увидела, это афганский междугородний автобус — “КамАЗ”. Кузов был забит стоявшими вплотную бородатыми мужчинами и безбородыми мальчиками так, что и дышать им, наверное, было тяжело.
Таксисты на микроавтобусах, наперебой предлагавшие свои услуги сошедшим с трапа, ко мне подходить опасались. Бородатые мужчины в мусульманской одежде с автоматами улыбались и были похожи на обросших малолетних детей-двоечников.
“Ман хабарнегоре русия астам”, — сообщила я на дари. “Я журналистка из России”, — этой фразе меня научили наши пограничники. “А-а-а, хабарнегоре, хабарнегоре, русия, русия”, — повторяли они за мной. “Ман ба Кабул неранам” — продолжала вешать я. А сердце колотилось все сильнее — мне так и казалось, что один из этих шаловливых детишек сейчас снимет автомат с плеча и, произнеся мусульманскую мантру, выпустит в меня очередь из автомата. Как же это было глупо! Но тогда я не знала этих людей и не доверяла им.
Через несколько минут появился очень солидный мужчина в пиджаке и с папкой. “Здравствуйте, меня зовут Норулла Ноорзад, я — министр иностранных дел Кундузской провинции”, — сколько я потом встречала таких министров. Афганцам очень нравится быть генералами и министрами, и эти должности раздавались направо и налево с приходом американцев. Он поставил мне штамп в паспорт, написал очень важное официальное письмо на обрывке бумаги и проводил к “уазику”. “Эта машина отвезет вас в Кундуз, в Министерство иностранных дел; там вас встретят и разместят в гостинице”.
“Дорога” из Нижнего Пянджа в Кундуз отличалась от казахских степей немногим. Некоторые афганские детишки зарабатывают себе на жизнь, изображая дорожных рабочих. Увидев на горизонте приближающуюся машину, они активно начинают перекидывать песок с обочины, заполняя ямы, а потом сопровождают это все немыслимыми криками.
Вообще, в Афганистане очень предприимчивые детишки. В Кабуле они бегают с ящиком и предлагают почистить ботинки или продают всякую мелочь. Бакшиш, конечно, просят, не без этого, а еще они любят быть хелперами. Подходит такой шкет к тебе и говорит на английском: “Я буду твоим хелпером”, и начинает показывать Кабул. Только мы отделаемся от одного, уже другой бежит: “Я — хороший хелпер, я буду вашим хелпером”. Не часто, раз пятнадцать в день…
Как мне потом сообщили, это связано с тем, что у многих детей нет родителей, много людей погибло в последнюю войну, и дальние родственники, взяв их на воспитание, иногда не в состоянии прокормить целую ораву, и детям приходится работать.
Министерство иностранных дел Кундузской провинции: “коттедж” из нескольких кабинетов, кухни и комнаты для гостей, все удобства во дворе. Через несколько часов появился Норулла, накрыли стол во дворе. Афганский шашлык, плов, сигареты, даже предложили водку, привезенную контрабандным путем из Таджикистана. От водки я отказалась, не хотелось компрометировать честь русских путешественников-журналистов. Да и впечатления — интерес, страх и радость — так перемешались в моей голове, что я находилась под влиянием куда более сильных природных допингов.
Я достала блокнот, ручку и начала брать интервью, понятия не имея, как это делать. Я стала задавать вопросы о войне, наркотрафике, Махмаджи Махсуде, и так вжилась в роль, что уже и сама чувствовала себя очень важной журналисткой — не зря прошли мои годы на режиссерском факультете Самарской академии искусств.
Норулла отвечал пространно, он сам ничего не знал, а в самое интересное время отсиживался в Таджикистане. На соседних крышах то тут, то там появлялись мальчики-подростки, с интересом наблюдавшие это шоу. А мне мерещились снайперы с оптическим прицелом. Еще не раз, встретившись в Индии с Вадиком Стрижевским, который проехал по этим местам месяцем раньше, мы вместе над этим посмеемся.
Утром я направилась в миссию ООН, там есть бесплатный интернет, целых 15 минут спутникового интернета, скорость — супер. Оттуда я отправила свое первое письмо домой; написала, что я жива пока и со мной все в порядке. Уже покидая этот уголок цивилизации, я услышала слова, произнесенные женским голосом на русском языке: “Этот скотина опять мне глазки строил”. Это была Нурзурик, девочка, приехавшая в Афганистан с корейской христианской миссией проповедовать о Христе. Вечером я направилась к ним на ужин. Их миссия продвигалась не очень успешно, за последние полгода они обратили три человека, но упорно продолжали строить школу и проповедовать слово божье. Мы посмотрели мой любимый фильм, “Достучаться до небес”. Я помолилась с ними за успех их безнадежного мероприятия и отправилась спать.
Попрощавшись с Нурзурик и Норуллой, я направилась к выходу из города. Не прошла я и 20 метров, как рядом остановилась машина, и мальчик, говоривший на английском, предложил меня подвезти. Я согласилась, но попала не на выезд из города, а в какую-то немецкую фирму, собиравшуюся строить фабрики в Афганистане. Дяденька-бюргер из тех, что поглощают братвурсты и пьют пиво “Кранцишанен”, встретил меня испуганным взглядом, а когда я сообщила, что еду в Кабул автостопом, он присел. Нет, он не вертел пальцем у виска — он начал проповедь о том, что я не понимаю, куда попала, и афганцы — не люди, это звери, они не ценят человеческую жизнь, постоянно обкуренные, и убить человека им ничего не стоит. Тогда я еще не успела проникнуться любовью к этим людям, это был третий день, но в знак противоречия пропаганде хотелось встать и закричать: “Yankey Go Home!”. Но я только попользовалась интернетом и пошла на трассу.
Афганцы ценят человеческую жизнь, но они не боятся смерти, им гораздо страшнее жизнь плохо прожить, чем умереть. Это достойные, благородные и свободные люди.
Не все, конечно; мир не совершенен.
До выхода из города я так и не дошла. Когда проходила мимо стоянки такси, меня окружили пятьдесят человек, и толпа продолжала расти. Я познакомилась с семьей Захваль. Они направлялись в Кабул, и что делали на этой стоянке — мне так и не удалось узнать. Их было пять человек. Меня посадили на переднее сиденье, а четверо взрослых мужчин ютились сзади. Редко встретишь в России такое мужское благородство. Полицейский записал мои паспортные данные, номер машины, фамилии участников, и помахал мне на прощание автоматом.
Дорога Кундуз–Саланг: все, как в книжке Кротова… Танки, минные поля и еще горная речка, вдоль которой идет дорога. Горы песочного цвета и загадочные мальчики, сидящие вдоль дороги. Нет у них телевизоров, зато есть волшебная трава.
Перевал Саланг, на высоте 3500 метров — туннель, построенный “русскими” солдатами. Одно из самых красивых мест, которые я видела. Но в этом мне предстояло убедиться позже. Перевал был закрыт. Начался снегопад, высота снежного покрова достигала пяти метров. Огромные бульдозеры пытались вести войну со снегом, но тщетно. Мы отправились в гостиницу.
В этот вечер я познакомилась еще с одним министром, уже дорожного транспорта — так он мне представился. Очень уважаемый человек — когда он входил в комнату, все вставали и протягивали ему руки. Он тоже учился в Узбекистане. Меня пригласили на ужин и предложили партию в шахматы, которую я благополучно проиграла в пять минут.
На следующий день мы вернулись в Кундуз. Семья Захваль устроила праздничную ночь — была Уроза. Закололи баранчика и пригласили родственников. Как же их много! Нескончаемым потоком мужчины, женщины и дети на протяжении двух дней шли в дом, посмотреть на великую и ужасную журналистку и путешественницу. К обеду второго дня все это мне порядком поднадоело и я скромно спросила, не отвезти ли меня в министерство. Семейству Захваль со мной расставаться не хотелось, но желание гостя — закон.
По дороге путь нашей машины преградили два человека. У одного был огромный нож, почти кинжал, у другого — железная дубинка. “Ну, вот и Аль-Кайеда”, — подумала я, — “кончилось мое беззаботное путешествие”. Глава семьи вышел из машины, взял обоих за грудки, что-то прокричал на дари, и они ушли. “Это мой генерал”, — показал он на портрет Махмаджи Махсуда, приклеенный к лобовому стеклу машины, — “я — большой человек в этой провинции”. Мне этот инцидент представили как хулиганскую разборку. Я решила поверить, так спокойней было.
Норулла, узнав, что перевал закрыт, и когда его откроют — одному Аллаху известно, сделал пару звонков и сообщил, что я лечу завтра на самолете. У них есть забронированные билеты для особо важных случаев. Мне было лестно себя таким признать, но вся эта важность смешила меня.
Аэропорт Кундуза построили наши военные. По-моему, все в Афганистане построил наш стройбат. Запустение… Эх, видел бы это мой папа, он бы не позволил летать на таких самолетах. Никаких тебе радаров, только рация.
Самолет не сел — была низкая облачность, я бы даже сказала, высокий туман. Самолет покружил 20 минут над нами и вернулся в Кабул. А мы остались ждать до завтра. Утром все повторилось. Деньги за билеты выдавали тут же: интеллигентный мужчина вышел из джипа, достал чемодан и начал раздачу слонов. Мне тоже выдали 30 долларов. Я, конечно, думала, что мой билет бесплатный — все же от министерства, — но от денег отказываться не стала.
Мы снова на стоянке такси. Все повторилось: толпа, семейство — уже другое, — и полицейский помахал на прощание автоматом. Я покинула машину в Пули-Хумри. Деньги с меня взять отказались.
Афганский быт: глиняные дома, во многих нет стекол, на окнах — клеенка, вода во дворе в колодце, ведра сколочены из автомобильных покрышек, печка-тандур, новый японский джип, иногда компьютер для детей. Электричество часто отключают, или его нет вообще, и афганцы пользуются генераторами на керосине.
В этот день я попала на встречу к еще одному замминистра и генералу, самому главному замминистра из Кабула. Он приехал в Пули-Хумри на переговоры с немцами. Меня попросили осветить эту встречу в русской прессе. Бюргеры с испуганным взглядом, очередной замминистра, генерал афганской армии с бешеными от волшебной травки глазами, и я с неизменной улыбкой, за круглым столом. О чем были эти переговоры? Никто так и не понял, а это была официальная встреча на довольно высоком уровне. Бюргеры не один миллион собирались вложить в экономику Афганистана. Министру было пофигу — все равно скоро война. Разговор сводился к здоровью родителей.
Вошел довольно скромный человек, его представили как инженера Вали Акира и посадили на самое почетное место. Вроде бы простой инженер, в пиджаке и при галстуке, к чему такой почет? Бюргеры тоже недоумевали. А инженер Вали Акир в прошлом — правая рука Махмаджи Махсуда, командира моджахедов Кундузской провинции. Инициативу переговоров я взяла в свои руки, мне так хотелось послушать его рассказы. Бюргеры были в ауте, все остальные — счастливы.
На следующий день я вернулась к Салангу. Он был закрыт. Нет, снегопад кончился, для этого была другая, так и не выясненная мною причина. Но мне уже было все равно: в моем рюкзаке лежал газовый баллон на 250 мл и термобелье. Я пошла пешком. В голове так и звучала песня Высоцкого: “Отставить разговоры, вперед и вверх, а там…”
Пешком я шла недолго, взойти на высоту 3500 метров ногами мне не дали ребята из Киргизии. Бухран и Тхей приехали в Афганистан строить молочный завод, но в Афганистане очень мало коров, и они ездили по провинциям в поисках фермы, но не очень удачно. Они догнали меня на джипе, для них перевал был открыт — волшебный бакшиш. В пробке мы простояли тридцать часов, чтобы проехать 27 км. В туннеле водители мотор не глушили, вентиляция давно не работает, у меня темнело в глазах. Не очень хорошо я себя там чувствовала. Иногда мы покидали машину, чтобы подышать. Во время войны снарядами разрушило часть туннеля, и это спасало всех.
Афганские водители — это профи. На Саланге колеса обматывают цепями, потому что лед, наверное, и управление машиной становится очень сложным. Когда я спросила нашего водителя, почему афганцы так хорошо водят машины, он ответил: “У нас горы, и дороги плохие, если будем машины водить плохо, то мы умрем”.
В девять часов утра я приехала в Кабул. Встретилась с послом Николаем Павловичем Хохловым и его заместителем Димой. “А-а-а, автостопом? Были тут ваши у нас”. Автостопщиков они не любят: “бомж”, “бродяга”, “халявщик” — синонимы. Меня зачем-то зарегистрировали, поставили совершено ненужный штамп в паспорт и отвезли в гостиницу, попросив без особой необходимости не выходить.
В этой гостинице жила девочка Алина из Армении, ее муж — французский посол. Вечером к ней приехали друзья из Киргизии и пригласили нас на ужин. Водка и пельмени — в Кабуле это возможно. Там есть русский ресторан. Вернулись с Алиной в полночь, обнаружили Хохлова: “Я же просил вас без необходимости не покидать территорию”, ругался он.
Утром ребята устроили мне экскурсию по Кабулу. Мы посетили кинотеатр и зоопарк, дворец Амина. На троне посидеть не удалось — территория еще не разминирована. Поднялись на две горы, посмотрели на мавзолей, где похоронен бывший король Афганистана, на великую афганскую стену, и увидели Кабул с высоты птичьего полета. Там, вообще-то, тоже территория не разминирована, но если по тропинке идти, то нормально, а справа и слева — мины. Ребята устанавливали интернет в Кабуле, и я получила на неограниченное время доступ к компьютеру.
Утром мы пошли получать пакистанскую визу. “Я хочу письмо”, — заявил мрачный дядька и выставил нас за ворота. На следующий день я пришла с намерением узнать, чего он хочет: приглашение или ноту. Он хотел ноту. Хохлов меня не полюбил, потому как я не сидела вечерами в гостинице, а пользовалась интернетом у ребят. Я решила смягчить его сердце с помощью Алины, и нам это удалось. Все же он потребовал с меня пять долларов. Причем, когда месяцем раньше Вадик пришел и попросил письмо, Хохлов понятия не имел, чего от него хотят. Вадик написал ноту, перевел ее на английский и вручил Хохлову.
С нотой и двумя фотографиями, в платке и с сотней долларов, я пришла в пакистанское посольство. У меня попросили 250 долларов. Мне стоило приложить немало усилий воли, чтобы мрачный дядька остался жив, но все же я улыбнулась и попросила скидку. Он согласился: 250 стоила мультивиза, мне же была нужна однократная на две недели.
Вечером в холле встретила Хохлова. Он получил какую-то бумагу из Москвы и сказал, что если мне завтра не дадут пакистанскую визу, то я полечу в Дели на самолете, билет мне уже забронировали. Мы с Алиной послушали лекцию о том, что нормальные девушки сидят дома, а не ходят ночью по Кабулу. Муж Алины согласился, а мы подождали, пока они уедут на важную встречу, и пригласили ребят к себе. Ребята рассказывали, как во время отпуска путешествовали по провинциям, поднимались на горы и спускались в пещеры, даже Бен Ладена искали, но не нашли.
Утром в моем паспорте красовалась бумажка: “Исламская республика Пакистан”. Это была самая дорогая бумажка, с какими-то исправлениями и несколькими печатями, хотя даже я бы ее на компьютере за 20 минут сделала.
В обед я села на автобус и поехала в Джелалабад. По дороге познакомилась с Хайлом Абидом, он со своими детьми ехал в гости к маме. Он тоже учился в Узбекистане, в каком-то ПТУ. В Джелалабаде вписалась у него. Опять нескончаемый поток родственников. А Хайл хотел мне что-нибудь подарить, но у него особо ничего не было, и он предложил гранату.
— Зачем мне граната? — Ну хорошо, возьми автомат, “калашников”, русский, — не унимался он.
Американцы, конечно, сейчас скупают оружие в Афганистане, “калашников” стоит 400 долларов, но заниматься этим мне было некогда, и я отказалась.
— У моего брата есть танк, хочешь танк? — Хайл, ну как ты думаешь, зачем мне танк? — Ну, ты же в Пакистан едешь, вот поедешь на танке.
Права для вождения машины и танка в Афганистане не требуются. Я ни разу не встречала на афганских дорогах танки, но мне рассказывали, что такое бывает, по некоторым дорогам вообще на машине не проедешь. Зато американцы — такие Рэмбо два на два в военных машинах с пулеметами. Вадик Стрижевский решил пошутить: пришел в Кабуле в американское посольство и попросил визу. Вышел негр-рэмбо и говорит: “Ты что, рехнулся? Мы тут визы никому не даем”.
Хайл расстроился, и я попросила чадру. Все семейство обрадовалось, женщины учили меня ею пользоваться. Вообще, афганцы не зря своих женщин в чадру закутывают — афганки очень красивые. И мне даже несколько раз разрешили их сфотографировать. Хоть то радость, что я в этой жизни женщина.
Утром я направилась к пакистанской границе. Мне так не хотелось уезжать, но впереди еще много стран и новых впечатлений, и кусочек Афганистана уже навсегда остался во мне.
Предыстория. — СНГ. — Афганистан. — Афганские фотки. — Пакистан. — Индия. — Индийские фотки. — Непал. — Таиланд. — Малайзия.